Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти - Страница 145

145

Зима и сердце, как камень,

Зима, в никуда дорога...

Почему в никуда?! Они выберутся! Дорога Королев не так и длинна, Алан прошел ее дважды меньше чем за ночь. Пусть Волны изменили Эрнани, а сам король предал нечто большее, чем Скалы; он предал собственное предназначение... Что ж, да будет так! Окделлы выдержат и королевскую подлость. Главное — не сбиться с шага, не опустить голову, не оглянуться...

— Ты, надеюсь, при шпаге?

— Эр Рокэ...

— Я вам не эр, молодой человек, попробуйте это наконец понять. Сколько от нас до осколка с ручкой?

— Шага полтора.

— Точнее.

— Больше моего шага, но меньше двух. Я могу проверить.

— Не нужно. Дайте мне шпагу — и марш за угол.

— Но вы же... Лучше я...

— Дикон!

Пришлось повиноваться. Юноша честно скрылся за углом, но высунуться и посмотреть ему никто не запрещал, чем Дик и воспользовался. Если что, он успеет добежать до эра, но пока ничего опасного не происходило. Рокэ, вновь присев, очень медленно шарил шпагой по полу. Он не мог видеть цели, но прекрасно знал, где ей следует быть. Он всегда знал...

— Мой друг, я луною призван,

Бьют землю лунные кони...

Луна осталась наверху, она их не видит, здесь только фонарь, словно эхо былого света. А песня — эхо былых дорог. Синее острие касается золотого осколка, слегка поднимается, нащупывая глиняную петлю.

Мой друг, я луною призван...

Мне не уйти от погони!

Клинок проходит сквозь пустоту. Запястье маршала неподвижно, но стальной луч едва заметно вздрагивает, будто примеряясь.

Звезда над долиной синей,

Звезда на холодной стали...

Рывок. Алва вскакивает, в два прыжка оказавшись рядом с Диком.

— Эр Рокэ...

— Стоять!

Треск и рокочущий грохот. С потолка одна за другой рушатся древние плиты, намертво замуровывая проход. Дороги Королев больше нет... И хорошо!

Орешки кончились, ночь только начиналась. Если ждать призраков до рассвета, можно многое обсудить. Намеков Левий подал предостаточно, пора отвечать.

— Ваше высокопреосвященство, мне трудно понять, почему вы оставили орден Славы. Вы не похожи на человека, который вдруг осознал, что создан для милосердия.

— Все очень просто. — Кардинал изящно развел руками. — Я был хорош во многом, но Слава требует от своих адептов особых вещей. Не от всех, от тех, кто метит в епископы и выше. Любой из ваших сыновей стал бы украшением ордена, но я в генералы не годился. Какое-то время меня выручала хитрость. Мои братья и соперники, командуя несуществующими армиями, полагались на собственные головы, я — на чужие, потом Адриан догадался. Нам предстояло переиграть битву при Каделе, но магнус изменил условия. Чуть-чуть, но я попался. Меня вызвали для разговора, и мы проговорили почти всю ночь... Утром я отправился на исповедь к Оноре, вечером — к Юннию, тогда он различал не только святых, но и людей. Меня приняли.

— Вы сожалели о своем промахе?

— И довольно сильно, но сейчас я сожалею разве что о том, что не могу напоить вас шадди. И о том, что вы подозреваете меня в корысти.

— А вы бескорыстны?

— Нет, но есть корысть и корысть. Я хочу вернуть эсператизм к истокам, а своих собратьев — к служению, и что в этом дурного? Только ставить на свое место других может лишь тот, кто стоит на своем собственном. Я стою. Родившись левреткой, помни прежде всего о своем росте, а не о том, что ты — собака. Тогда, возможно, ты и сподобишься на нечто великое. Если станешь исходить из своих возможностей, а не истратишь жизнь на лай, требуя, чтобы тебя чтили, как медвежью гончую.

— Какая мораль! — улыбнулась Арлетта. — Ею бы следовало заключить притчу о двух левретках и медведе.

— Буду счастлив прочесть.

— Это ваши левретки и ваш медведь, вам о них и рассказывать. Я с радостью поделюсь новой... притчей с теми, кто сможет ее... оценить.

— Я не рискну, по крайней мере сразу, но что, если я продолжу одну из ваших историй? С вашего разрешения, разумеется.

— Лучше закончите свою. Об одиноком монахе.

— На надгробии которого сова не несет свечи? Вы ведь уже поняли, к чему я клоню?

— К тому, что он связан с Эрнани и сыном Бланш. Двое танкредианцев врозь или вместе открыли тайну королевы Франциску и обрели спокойную старость и достойные магнусов надгробия?

— Хорошо, что вы напомнили о первом монахе. Думаю, он всего лишь заслонял брата Диамнида от праздного любопытства, но мы говорим о королях. Бастардов, признанных наследниками, много больше, чем наследников, объявленных бастардами, хотя были и такие... Нет-нет, я больше не покину нашего монаха ради чужих... Поверьте, эсперадор короновал бы Эркюля, даже будь тот сыном конюха. Олларианская ересь превращала сына Бланш из демонского отродья в оплот веры. Я вижу лишь одну причину, по которой принц так и не стал королем. Его отца. Живого.

— Ваше высокопреосвященство, вам все же надо творить. Такое не придет в голову даже Иссерциалу!

— Само собой, ведь жизнь — не созданная по двадцати предписанным Лахузой правилам драма, у нее иная логика. Поставьте себя на место Эрнани. Чужой сын, неверная жена, ее добавивший к собственному гербу корону любовник, неизлечимая болезнь, проигранная война... Достаточно, чтобы умереть, не правда ли?

— Правда. Исповедь Эрнани все же добралась до Агариса?

— А его завещание осталось в Талиге?

— И оно не похоже на подделку. — Только откуда у Катарины подлинник? Вот сочинить завещание и исповедь, сидя в Нохе, королева могла. Вдвоем с кардиналом. — Эрнани готовился умереть и умер.

145