— Семь.
Главное — шпага... Добыть шпагу и пистолеты...
— Восемь!
Упор на правую... Святой Алан, вперед!
Южный ублюдок. Думает, загнал Окделла... Повелителя! Ну нет! Прыжок! Слева вспыхивает нехорошая звезда. Раздается глухой рокот, похожий и не похожий на рев обвала, налетевшая волна или не волна сбивает с ног, тащит сквозь холод, тьму, странные, резкие звуки, как тащила в Сагранне. Скалы взорваны. Озеро мертво. Его смерть порождает песню. Песня становится селем, великим, неукротимым, справедливым. Багряные горы пронзают золото облаков, нестерпимо горят ледники, смеются летящие с гор камни, быки вечности, они тоже стремятся вниз, в долину, они исполнят свой долг, исполнят приказ... Горы за спиной колышутся, рушатся, обращаясь в серую мертвую пыль, что забивает рот и глаза. Песня камней делается глуше, отрывистей, но они еще бегут, они есть бег, они есть смерть...
Ричард понимал все меньше, не телом, душой ощущая стремительную мощь движения, которое убыстрялось и убыстрялось. Последней осознанной мыслью было, что он не промахнулся и все это — грохот, яростный бег, жар и холод — на самом деле не более чем дорога, у которой есть начало и нет, не может быть конца.
Все, что посылает нам судьба, мы оцениваем в зависимости от расположения духа.
Франсуа де Ларошфуко
Гаунау — Бергмарк
400 год К.С. 1-й день Летних Ветров
1
Чарльз не помнил, за что именно его похоронили заживо, но точно знал, кто отдал приказ, — Леворукий. Разодетый в красное и черное, он сидел на сером в яблоках лебеде и крошил изумруды; их требовалось клевать, но от проклятых камешков жгло во рту, на глаза наворачивались слезы, предвещая погибель. Те, кто унизился до подачки, издыхали в страшных мученьях. Реддинг, Сэц-Алан, Шлянгер, фок Лауэншельд со своими офицерами... Всех их под заунывные песни уносили в Закат, Давенпорт это видел и вновь не мог ничего поделать, потому что стал каменным обломком. То, что некогда было головой, раскололось, давая дорогу воде. Над новорожденным источником вился пар, в клубах которого бродила короткохвостая лошадь и рассуждала о кабаньей охоте, затем лошадь стала розовой, потому что «крашеные» понесли большие потери от артиллерийского огня. Тут-то Хейл и навалился всей мощью... Дриксы побежали, в центре линии образовалась дыра, только лезть в нее было нельзя! Чарльз пытался это объяснить, но кто станет слушать какой-то родник?!
В дыре замерцало, оттуда выбежал Уилер, вскочил на розового коня и ускакал по гулкой, как барабан, земле в сплетенные из лебедей и сердец ворота, тоже розовые, Ворота вели в Рассвет, он переливался и блестел, от него тошнило. Давенпорт зажмурился, тут-то его и закопали, забив глотку сухой мелкой пылью... Пыль, вот и все, что осталось от перевалов, которые штурмовали веками, всё становится пылью — серой, холодной, отвратительно мертвой... Защищать ее нет смысла, как и завоевывать! Пыль — это и есть конец всему.
Обрушившийся сверху холод был внезапен. Что-то вспороло курган, под которым лежал Чарльз, и повлекло наверх, к свободе! Капитан облизнул шершавые губы и приоткрыл глаза — в клочковатом тумане медленно кружил огромный гаунау. Вроде бы капрал, вроде бы с ведром... Давенпорт сел. Схватился за голову, по которой, казалось, проскакал кавалерийский полк. Хуже, конная артиллерия! Во рту пересохло, но в горле стояло что-то кисло-студенистое и рвалось наружу.
— Леворукий! — прохрипело рядом. — Леворукий и все его подлые твари... Зачем тут дерево?
Плеснуло, зарычало, опять полилась вода. Чарльз сглотнул несколько раз, мимо один за другим шли гаунау с ведрами, но Давенпорт точно знал, что в плен его не брали.
— Гхде? — провыл хрипатый сосед. — Гх-х-х-хде эта дрянь алатская?!
Чарльзу было плевать где, лишь бы стало тихо, но до страданий Давенпорта никому дела не было. Вокруг кашляли, бурчали, ругались, главным образом по-гаунасски, а вот рядом точно бранился талигоец. Реддинг! Живой и серо-зеленый, как замшелая каменюка.
— Тюрегвизе! — словно выплюнул он. — Это тюрегвизе... Где Уилер?! Убью...
— Уилер ускакал, — брякнул Чарльз и понял, что Уилер на розовом коне был бредом, и не только Уилер... Они не клевали изумруды, они пили тюрегвизе...
— Уехал?!
— Наверное, — вывернулся Давенпорт, выуживая из памяти обрывки разговоров. — Маршал велел ему явиться... С самого утра...
— Сволочь! — начал столь же зеленый, что и Реддинг, Шлянгер и вдруг сменил тон: — Прошу простить... Я про...
— Это мои извинения... — Лауэншельд тоже держался за голову и тоже был мокр до нитки. — Вас следовало... вернуть в расположение... талигойских... Приказ... его величества выполнили бездумно...
— Что еще за... приказ?
— Отливать спящих не в своих палатках офицеров водой... невзирая на звания и заслуги... Солдаты исполняли, не... приняв во внимание, что вы... любезно... согласились воспользоваться гостеприимством моего полка... не являетесь подданными... Проклятье! Моя голова...
— Гостеприимством... — пробормотал Реддинг. — Мы были под соснами... у нас... То есть все равно у вас... Проклятье...
— Мы пошли в гости. — Теперь Давенпорт вспомнил вчерашний вечер, с ночью было хуже. — Нас пригласили, мы пошли... Мы с вами, Сэц-Алан, Уилер, бергеры Вайскопфа. Они не хотели, но вы приказали.
Под соснами пили вино, сладкое... Потом Уилер брякнул на стол первый бочонок, его прикончили и со вторым пошли в гости. К Лауэншельду — у ронсвикцев стыло мясо, к которому до прихода врагов не притрагивались, и темное пиво... Много пива. Море, океан...